Никсон впервые пишет лично Брежневу
Киссинджер в беседе со мной (5 августа) затронул довольно необычный вопрос. Президент хотел бы впервые обратиться с личным письмом к Брежневу. Тем самым он намерен установить „более персональный контакт, исходя из убеждения и надежды, что это может сыграть свою немалую положительную роль в дальнейших контактах с советским руководством".
Этому письму предшествовала своя история. Никсон прежде адресовал свои письма Косыгину, как премьеру СССР. В Москве тем временем продолжалась закулисная борьба между Косыгиным и Брежневым, который хотел сам вести переписку с главами других государств, но этому отчасти мешал его титул Генерального секретаря ЦК КПСС. Громыко принял сторону Брежнева и стал негласно соответственно инструктировать наших послов. Мне, в частности, он поручил переговорить доверительно с Киссинджером и „объяснить ему", что главная роль в советском руководстве принадлежит Генеральному секретарю партии, а не премьеру и что письма президента „лучше" адресовать ему. Это и было сделано.
В письме, сказал Киссинджер, Никсон прямо не затрагивает вопрос о встрече с советскими руководителями, так как не хотел быть чересчур навязчивым. Однако было бы целесообразно опубликовать сообщение о такой договоренности еще до поездки Никсона в Китай.
В письме президент излагал „ряд мыслей", касающихся взаимоотношений между США и СССР, подчеркивал важность этих отношений. Выражал понимание „особой заинтересованности" СССР в отношении стран Восточной Европы. Объяснял политику США в отношении Китая как не враждебную Москве и подтверждал заинтересованность в продолжении диалога с СССР по вопросам стратегических вооружений, Западного Берлина, Ближнего Востока, ЮВА. Он выражал готовность одновременно более детально обсудить любые отдельные конкретные вопросы.
Киссинджер сказал, что наиболее важной мыслью в послании является готовность Никсона обсуждать „масштабные вопросы", не сбиваясь на менее крупные или даже второстепенные, которые может разрабатывать исполнительный аппарат после принципиальной договоренности на высшем уровне. Важно „базисное решение" на высшем уровне, которому будут подчиняться действия представителей обеих стран на разных уровнях.
Никсон явно хотел и надеялся вести с Брежневым диалог „по-крупному". Однако в целом „философия" Никсона и Киссинджера насчет „масштабного ведения дел" с советским руководством, при всей ее кажущейся привлекательности и видимой целесообразности, на практике явно давала сбои. Брежнев не был способен мыслить концептуально в вопросах внешней политики. Здесь он полностью доверялся Громыко. Последний же, сообразуясь с внутренней обстановкой, предпочитал иметь дело с конкретными проблемами и конкретными решениями. К этому его толкал и невысокий уровень внешнеполитической подготовки большинства членов Политбюро, с которыми было трудно проводить тактические хитроумные повороты с прицелом на долгосрочную политику. К тому же все письма Брежнева иностранным лидерам обязательно утверждались всем составом Политбюро, и поэтому трудно было ему (а точнее, Громыко) готовить далеко идущие „философские" послания. В то же время Никсон мог единолично или посоветовавшись только с Киссинджером писать свои послания и разрабатывать тактическую и стратегическую-линии.
В этом была большая и принципиальная разница между Никсоном (и Киссинджером) и Брежневым (и Громыко) и преимущество американской дипломатии. При всех рассуждениях (в большинстве справедливых) об американской демократии надо вместе с тем признать, что президент Никсон в дипломатических делах обладал большей личной самостоятельностью и свободой, чем Брежнев, особенно в крупных вопросах. Звучит, может быть, парадоксально, но это было именно так.
Как принимались политические решения в Белом доме и Кремле
В ходе одной из бесед Киссинджер подробно остановился на работе „внутренней кухни" Белого дома и самого президента.
Никсон, как только пришел в Белый дом, установил твердое правило: он не должен заниматься второстепенными делами, а должен иметь возможность и время для решения основных проблем. Никсон неуклонно следовал этому правилу. Он, например, каждый день после обеда уединялся на 2–3 часа в небольшом личном кабинете без телефонов для обдумывания важных вопросов. В это время никто, даже его помощники, не имел права его беспокоить.
Любой доклад по второстепенному вопросу или второстепенным деталям вызывал у него раздражение и нелестные эпитеты по адресу тех, кто не хотел сам их решать. Отсюда, между прочим, и складывалось известное недовольство лиц вне Белого дома теми большими правами, которые Никсон предоставлял своим помощникам по различным направлениям. Если взять, например, берлинский вопрос, то президент знал основные направления переговоров, но не больше. Когда советское руководство обратилось к нему в свое время по этому вопросу, он после тщательных размышлений принял, как говорят в Белом доме, „базисное решение": США в силу определенных обстоятельств должны способствовать положительному решению этого вопроса, наметив примерно желательные сроки.
После этого для Никсона „дело было закрыто". Все последующее — если быть совсем откровенным, сказал помощник президента, — было оставлено целиком на усмотрение самого Киссинджера, включая его переговоры с Баром и советским послом. Киссинджер принимал затем от имени президента соответствующие решения по переговорам, которые начал вести американский посол Раш в Бонне с участием Бара и советского посла Фалина. Лишь в отдельных случаях он советовался с президентом по наиболее важным пунктам.
Кстати, когда советское руководство стало часто и детально обращаться к президенту по берлинским делам и все откровеннее связывать их со встречей в верхах, президент стал „заводиться", ибо считал, что вопрос — в том, что его касается, — в принципе им уже решен, а повторные обращения лишь подчеркивали в его глазах отсутствие у Москвы веры в его слово, в его обещание закончить конкретным соглашением берлинские переговоры.
Особенностью Никсона, по словам Киссинджера, являлась (хорошо или плохо — другой вопрос) любовь к масштабности и к глобальности, а также готовность лично принимать крупные ответственные решения без вовлечения в это широкого круга лиц. Если президент убеждался в чем-то, он готов был тогда делать даже крутой поворот в политике, как это было с Китаем. Президент совсем не привлекал к этому госдепартамент, не консультировался с ним, ибо там всегда находилось немало лиц, которые свели бы дело к незначительным шагам, осторожности и в итоге — к продолжению прежнего курса. Однако президент сам принял решение, осуществил его, и теперь речь шла лишь о том, чтобы госдепартамент претворил в жизнь президентское решение. Короче, сперва крупное решение, а потом разработка деталей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
